Не только детектив  - Анна и Сергей Литвиновы

– Я сто пятьдесят рублей! Вчера!.. – вдруг выкрикнул он и гордо повел головой – мол, ну-ка, что вы на это скажете?

– Все нормально, отец, – серьезно ответил Пит. Ему вдруг стало весело.

«Отец» был одет с дикой, вызывающей роскошью: кожаный пиджак цвета зернистой икры, под пиджаком – фирменная джинсовая курточка, под ней – батник немыслимой расцветки, да еще на толстых и коротких пальцах два огромных серебряных перстня. Лимита!

– Вчера с Норильска приехал! Пропил!.. Сто восемьдесят рублей!.. – приободренный вниманием Пита, снова выкрикнул тридцатилетний «отец». «Эге, – весело подумал Пит, – ставки повышаются. Только что было сто пятьдесят».

«Отец» еще немного посидел, важно тараща глаза, а потом церемонно изрек, ни к кому особенно не обращаясь:

– Я вас покину на несколько минут, – и, покачиваясь, пошел к выходу. В дверь он вписался с трудом. Его товарищ спал, уронив голову на стол. Пит улыбнулся.

Вдруг – грохот, звон!.. Пьяный товарищ «отца» бахнулся на пол, упало его кресло, звякнул разбитый бокал. Сладкая лужа коктейля расплылась по столу… Пит вскочил, поднял за шиворот пьяного, который даже глаз не открыл, встряхнул его (тот неудержимо вываливался из его рук, как куль с мукой). Подскочил откуда ни возьмись «отец», придержал своего товарища. И холуй Леша, толстая будка, тут как тут:

– Так, ребятки, давайте на выход. Пятерочка с вас за разбитый стаканчик.

Мало что смыслящий «отец», не глядя, достал из кармана смятую бумажку и сунул Леше. Пит облегченно уселся на свое место.

«Отец» поволок товарища к выходу, а холуй Леша заползал под столом, подбирая осколки двадцатикопеечного бокала.

«Ложь, – внезапно горько подумал Пит. – Все – ложь».

Перед глазами Пита вдруг мгновенно и очень ясно возникла картина, которая часто посещала его и язвительно волновала его воображение:

По коридору института идут рядом Марина, его любимая, и он, его соперник, оба узкие, высокие, причем он высок до сутулости, он лениво-высокомерно ступает своими длинными ногами, у него бритое, твердое, какое-то самосожженческое лицо и голубые, остановившиеся, пронзительные, невыносимые, несколько наркотические глаза, он похож на западного бунтаря-одиночку, противника военного призыва, и сходство с этим усиливают его джинсы, заправленные в высокие шнурованные ботинки, и брезентовая военно-пижонская сумка на левом плече. А она, тоже высокая, узкая, в грубом свитере, женственная и вместе с тем немного угловатая, как подросток, с выражением усталости и печали на милом, скуластом и слегка раскосом лице… – и в том, как они идут, легко сцепив пальцы опущенных рук, такое единство, гармония и неотделимость, что Пит вдруг отчетливо и горько понимает все.

Любовь – тоже ложь, самая большая, наверное, на свете…

Как и все. Как и все.

Как и мои ребятки из ансамбля.

«И не потому они меня выгнали, что я им досадил тогда, – внезапно подумал Пит (мысли его перескакивали с предмета на предмет). – Нет, на всякий случай они меня выгнали».

Действительно: моральный облик не ясен. Ходит по барам. Спит с женщинами до брака. Распутен, можно сказать. Вполне можно усомниться.

А усомнятся в нем – во всех усомнятся. Давайте-ка мы его выгоним. На всякий случай. Подонки…

Ну что ж, играйте сами.

У вас хорошие песни. Высокого гражданского звучания. «Затрещали сосновые ветки, пролегла магистраль сквозь тайгу». Пойте, пойте, ребята.

А я не буду больше петь… Ну и что мне остается? Учеба, наука? «Вы очень способный, вам нужно учиться, вам нужно работать», – говорили ему…

Он вспомнил профессора, заведующего их кафедрой: маленький, сморщенный, лицо желтое. Он приходил на лекцию, раздраженно стучал указкой по столу. Один из его ассистентов нес за ним портфель. Второму ассистенту завкафедрой кричал во время лекции: «Пойдите, выключите проектор!» – ему самому только руку до выключателя протянуть, – но ассистент вскакивал с третьего ряда и на глазах у всей студенческой аудитории бежал, как мальчик, к выключателю. Пит навсегда запомнил угодливое, спешащее лицо этого немолодого, начинающего уже лысеть человека…

Имя профессора стояло во всех заявках на изобретения, подаваемых его кафедрой, – и даже в тех, в которых он не только не принимал участия, но и в тех, о которых он и не знал ничего! Ходил шепотом повторяемый слух, что это именно он в сорок седьмом донес на бывшего заведующего кафедрой, с тем чтобы занять его место. Теперь портреты бывшего завкафедрой висели во всех лабораториях, а сам профессор называл его своим «учителем с большой буквы».

И этот человек – вершина!

Занимайся наукой, – говорили Питу, – со временем ты можешь стать даже заместителем профессора. «Да я лучше буду пить и ночевать под грязным забором, чем такое!»

Пит отхлебнул из стакана. Коктейль уже не приносил облегчения. Пит подошел к стойке, спросил стакан коньяку и тут же выпил его залпом.

Когда он возвращался, то увидел, как какой-то прилично одетый мальчик воровато подошел к его столику, схватил недопитый коктейль и утащил за свой стол. «К черту связываться, – устало подумал Пит. – Все – ложь». Он сел, откинулся на спину стула. Ему было очень горько. Он закрыл глаза. Ему хотелось запеть. Запеть свою любимую песню. Наверное, это единственное, что ему оставалось.

«Петь надо тихо, – подумал Пит, – чтоб не услышал этот вороватый мальчик, и девочка в красной ковбойке с пустым взглядом, и холуй Леша…» И он запел, тихо, шепотом, еле шевеля губами.

Горько, сожалея, рассказывал он самому себе.

Пел он и ясно представлял себе все это.

Пит открыл глаза и неожиданно увидел, как между столиков идет к нему, слегка улыбаясь, Марина, его любимая, легкая, изящная… «Так вот чье это было место», – с неожиданным умилением подумал он.

– Привет, – легко сказал он.

– Привет, – весело сказала она.

– Я уж думал, что ты не придешь, – сказал он, – что тебя задержал мускулистый гардеробщик Леша.

– Ну нет, – хрипло рассмеялась она. Пит очень любил этот смех!

– А твой коктейль утащили. Прости, не уберег.

– Пусть, – она махнула рукой, смешно сморщила носик и склонила голову.

Пит вдруг заметил в ее черных волосах серебряную прядку.